А
мы не стали памяти перечить
А мы не стали памяти перечить
И, вспомнив дни далекие, когда
Упала нам на слабенькие плечи
Огромная, не детская беда.
Была зима и жесткой и метельной,
Была судьба у всех людей одна.
У нас и детства не было отдельно,
А были вместе – детство и война.
И нас большая Родина хранила,
И нам Отчизна матерью была.
Она детей от смерти заслонила,
Своих детей для жизни сберегла.
Года пройдут, но эти дни и ночи
Придут не раз во сне тебе и мне.
И, пусть мы были маленькими очень,
Мы тоже победили в той войне.
(Роберт Рождественский (1932-1994)).
"Красный карандаш" Алексея Жабского.
На выставке «Память о войне» в августе 2020 года были представлены картины Алексея Александровича Жабского «Репетиция», 1983, «Хлеб фронту», 1988, «Художник и дети», 2007 из его серии «Дети войны». 1943 год». Эта серия картин о военном детстве, его воспоминания о войне. Над ней он работал более 20 лет.
Алексей Александрович Жабский родился 20 марта 1933 года в деревне Александровка Новосибирской области. Сибирь, предвоенные годы, большая семья живет в будке путевого обходчика у железной дороги, - все это так далеко от пути к «изящным искусствам» Песни матери, лес, и поле по сторонам будки и любимый красный карандаш, привезенный шестилетнему мальчику Алеше отцом из Москвы это тот пунктир, который незаметно и верно прокладывал в его судьбе путь к искусству. После трагической гибели мужа в 1940 году Ульяна Гавриловна Жабская с шестью детьми переселилась в шахтерский городок Киселевск, а вскоре началась война. Жили в землянке бедно и голодно. В доме совсем мало вещей, самое ценное – котелок и книга сказок Пушкина. Серия картин Алексея Александровича Жабского «Дети войны. 1943 год» именно отсюда, из его военного детства. На картинах молодая вдова и дети, одинаково хрупкие и бледные, делят военный паек, читают, готовятся к школе, идут в школу. В школе поют в хоре под аккордеон, который с трудом удерживает учительница. Это мы видим в картине «Репетиция». На другой картине к столу учительницы выстроилась очередь учеников с кусочками хлеба, которые она складывает в фанерный ящик. И дети, и сама учительница очень худые, с темными кругами под глазами, сами голодные, но бесценные куски хлеба нужны солдатам на фронте. Этот эпизод из своего детства Алексей Жабский показывает в картине «Хлеб фронту».
Голод – главная тема всего цикла, такой, что «даже говорить не хватало сил», писал в своей автобиографии художник. Деление пайкового хлеба было главным событием в семье («Хлеб войны»). На некоторое время появлялись силы жить – рисовать, петь с мамой песни, читать книги, учиться в школе, гулять и ходить на местный базар, чтобы не только посмотреть на еду – молоко, хлеб, недостижимый урюк по рублю за штуку, (что, конечно, было приятно), но, главное, послушать музыку - виртуозную игру на баяне местного самородка-музыканта. Ведь давно уже известно, что «не хлебом единым жив человек». Жизнь детей войны была тяжелой, но так жили все вокруг, и другой они не знали, а детская способность радоваться жизни неистребима. Десятилетнего художника, увлеченно рисующего портреты военных летчиков-героев и трогательных голубков на женских письмах любимым, уважали в маленьком шахтерском городке. Однажды Алеша даже заработал большой кусок хлеба, выполнив ответственный заказ – по просьбе уходящего на фронт парня он тушью нарисовал на его спине огромного орла, на фоне гор для татуировки. В автобиографии Жабский писал: «…память бережет еще одно воспоминание: однажды, ранним утром, дверь неожиданно распахнулась и к нам в землянку вместе с солнцем ворвалась соседская девушка и закричала: «Победа! Тетя Ульяна, кончилась война! Гитлер разбит!» Мама закрыла лицо руками и заплакала. Потом она подошла к иконе. Мы, дети, потянулись за ней. Мама молилась. Было утро 9 мая 1945 года».
В будущей профессии, угаданной в детстве, Жабский не сомневался никогда, хотя много было других увлечений: в семье любили петь, с танцевальными номерами он, подросток с успехом выступал в Доме культуры, а уже взрослым писал короткие рассказы о себе и о своем времени. «Карандашная» линия жизни вела его все дальше от дома, все ближе и вернее к живописи. Шестнадцатилетним подростком Алексей поступает в Свердловское художественно-ремесленное училище на альфрейно-живописное отделение, затем в Свердловское художественное училище. А в 1959 году по направлению Министерства культуры СССР он поступает в Государственный институт им. В.И. Сурикова на факультет станковой живописи.
Умер Алексей Александрович Жабский в 2008 году в Москве в звании Заслуженный художник России. В последний год жизни он был награжден медалью Московского союза художников «За заслуги в развитии изобразительного искусства» и медалью Союза художников России имени Александра Иванова «За выдающийся вклад в изобразительное искусство России». Между датами рождения и смерти – 75 лет человеческой жизни, вплетенные как нить в историю народа и, вместе с ней, в историю страны и мира.
А еще, помимо изобразительного искусства, Алексея Жабского привлекало искусство слова. Он писал автобиографические рассказы — короткие, емкие и удивительно точные. Один из них, «Красный карандаш», мы предлагаем вашему вниманию.
Раннее детство мое проходило на железной дороге в Сибири. Наша семья жила в железнодорожной будке, которая одиноко стояла недалеко от города Каргата.
Сразу от крыльца начиналось поле. Это было удивительное поле: оно состояло из сплошных цветов, трав, бабочек, стрекоз и птиц и тянулось до самого горизонта. По другую сторону будки шумел бесконечный лес. Весь мой мир был: железная дорога, будка, поле, лес. А еще я любил подолгу лежать на высоком крыльце нашей будки и глядеть в синее небо. Особенно осенью, когда день был теплый и ясный, и когда прямо надо мной пролетали стаи журавлей. Клином. Я им махал руками и кричал, а они курлыкали, и я думал, что они отвечают мне. Журавли летели так низко, что я рассматривал их крылья, вытянутые ноги и шеи. На лету птицы перестраивались, но клин не нарушался никогда.
Иногда я просыпался одновременно с отцом, и он брал меня с собой на работу. Мы вместе осматривали его участок: отец был путевым обходчиком. Когда он забивал костыли в шпалы, я сидел на рельсе перед ним. Отец сосредоточенно и серьезно делал свое дело. В руках у него был огромный молот, который описывал в небе дугу и с грохотом опускался на костыль в шпале. При каждом ударе молота я слышал громкое отцовское «Эх!».
Иногда я спускался по насыпи. Там внизу было много птичьих гнёзд и росли лозы, под которыми на солнце блестела вода, такая прозрачная, что сквозь нее просматривалось всё дно. Однажды я увидел куличка, длинные тонкие ножки которого были погружены в воду. Своим длинным клювом он вылавливал из ручейка мелкую рыбку, жучков и головастиков. Увлёкшись этим занятием, он оказался совсем рядом. Заметив опасное соседство, он опустил одно крыло и, притворившись раненым, прихрамывая, отбежал подальше. Куличок был такой красивый, что мне непременно захотелось взять его в руки. Он подпускал к себе близко и разглядывал меня, а я разглядывал его. Но как только я, не дыша от волнения, протягивал к нему дрожащую руку, он, опять прихрамывая, уходил от меня на некоторое расстояние. Наконец, куличку надоело посягательство на его свободу, он разбежался и улетел.
Когда мимо проходили поезда, я с откоса всегда махал рукой.
В начале сорокового года отец решил съездить в далекую столицу. Он намеревался купить в Москве кой-какого товара, чтобы мама могла пошить детям рубахии платья. А детей в семье было шестеро: мал мала меньше. И все эти шестеро ждали обновы.
Накануне отъезда родители много говорили о предстоящем событии. И вдруг у меня, шестилетнего, возникло громадное желание поехать вместе с отцом. Фантазия моя рисовала сказочную Москву. Я со слезами стал просить отца взять меня с собой, и он согласился, но при условии, что я не буду плакать.
И вот в назначенный день мы отправились вдоль железной дороги на станцию. Ходьба по шпалам оказалась такой утомительной, что я от усталости сначала захныкал, а потом и заревел. Отец в ужасе представил поездку с такой обузой и стал отговаривать меня от дальнейшего путешествия. Он даже на станции в Каргате купил мне мороженое, но я уговорам не поддавался — хотел ехать. Потом подумал, что, пожалуй, соглашусь отказаться от поездки, если отец привезет мне из Москвы цветной красный карандаш. Отец с большой радостью сказал, что обязательно исполнит просьбу. Он немного проводил меня в обратный путь и, когда показалось наше жилище, мы расстались. Отец помахал мне рукой.
Каждый день мы ждали возвращения отца. Наконец, радостный день наступил: отец приехал. Он привез для всех сладости, разные подарки, ситцу на обновы. Потом торжественно вынул из своего фанерного чемодана новенький красный карандаш и вручил его мне. С этой минуты я с карандашом не расставался, пока не изрисовал его до последней крошки. Мои рисунки появлялись в самых неожиданных местах: на стене, на полу, на белой русской печи. Это были бабочки, лошадки, птички. С тех дней меня не покидало желание рисовать постоянно.
О детях войны
Детям, пережившим ту войну,
Поклониться нужно до земли!
В поле, в оккупации, в плену,
Продержались, выжили, смогли!
У станков стояли, как бойцы,
На пределе сил, но не прогнулись
И молились, чтобы их отцы
С бойни той немыслимой вернулись.
Дети, что без детства повзрослели,
Дети, обделенные войной,
Вы в ту пору досыта не ели,
Но честны перед своей страной.
Мерзли вы в нетопленных квартирах,
В гетто умирали и в печах.
Было неуютно, страшно, сыро,
Но несли на слабеньких плечах
Но
шу непомерную, святую,
Чтоб скорее мира час настал.
Истину познавшие простую
Каждый на своём посту стоял!
Девочки и мальчики войны!
На земле осталось вас немного.
Дочери страны! Ее сыны!
Чистые пред Родиной и Богом!
В этот день и горестный, и светлый,
Поклониться от души должны
Мы живым и недожившим детям
Той большой и праведной войны!
Мира вам, здоровья, долголетья,
Доброты, душевного тепла!
И пускай нигде на целом свете
Детство вновь не отберет война!
(Валентина Салий)