images/Тютюнова_1.jpgИмя Андрея Ильича Курнакова - Народного художника СССР, лауреата государственной премии РСФСР им. И.Е.Репина, действительного члена Российской академии художеств - известно далеко за пределами города и области. Его кисти принадлежат сотни произведений станковой живописи, он является участником создания трёх диорам: «Орловская битва», «Сражения под Вяжами. 1943 год» и «Сражение под Кромами. 1919 год». Последняя диорама - полностью авторское произведение.
Люди живы до тех пор, пока память о них жива в учениках и продолжателях дела. Андрей Ильич оставил после себя художественно-графический факультет, у истоков основания которого, он стоял вместе с художником Георгием Васильевичем Дышленко, искусствоведом Изабеллой Александровной Семёновой, художниками-графиками Идой Николаевной Лучининой и Михаилом Семёновичем Хабленко, супругами Людмилой Николаевной и Камиллом Вячеславовичем Былинко и многими другими. В год празднования 50-летия своего детища он ушёл из жизни, до последнего дня обучая студентов премудростям живописи. В текущем году факультету исполнится 62 года. Этот факт как нельзя более убедительно говорит о том, какая основательная база была заложена в самом начале.
У каждого, кто так или иначе соприкоснулся с Курнаковым при его жизни, безусловно, всплывали воспоминания о тех днях. Я не являюсь исключением. В моей судьбе Андрея Ильича по праву можно назвать одним из учителей, закаливших характер. Впервые я увидела Андрея Ильича Курнакова весной 1991 года, когда стояла на распутье: куда поступать? Надо сказать, что дорог дальнейшего профессионального развития виделось множество. Возможны были филологический, биолого-химический и исторический факультеты. Но, приоритет, безусловно, был за изобразительным искусством. Именно в художественной школе, благодаря Маргарите Михайловне Галактионовой, к слову, первой дипломнице Андрея Ильича, Михаилу Августовичу Шураеву, Валентине Васильевне Юдилевич – также первый «золотой» выпуск худграфа, я наиболее комфортно себя чувствовала. Да и к тому же, победа в конкурсе, который проводили коллеги из немецкого города-побратима Оффенбаха-на-Майне среди воспитанников обеих художественных школ, придавала уверенность.
По счастливому стечению обстоятельств я смогла показать мэтру свои ученические работы – рисунки и акварели. Хорошо помню ту встречу в легендарном методическом фонде кафедры изобразительного искусства. Я впервые смогла воочию увидеть мощные, заряженные энергией работы студентов разных лет. Пока я осматривала стены, Курнаков изучал мои работы. Ну и меня заодно. Спросил: «Ну вот выучишься ты, и дальше что? Искусство не терпит измен. Ему надо принадлежать или целиком, или забросить вовсе. Будешь ли ты рисовать после окончания института?» С горячностью, свойственной мне в те годы, я уверила: «Буду!» С тех пор прошло три десятка лет и своему слову я осталась верна. Наука пошла впрок, как любил говорить Андрей Ильич: «…в коня корм».
Я поступила на художественно-графический факультет в ту пору Орловского государственного педагогического института. Андрей Ильич уже был живой легендой и вёл только у старших курсов, руководил дипломниками. Вновь я встретилась с ним уже в учебном процессе. У нашего курса он вёл один семестр на четвёртом курсе. Приходил на занятия чётко по времени. Опоздания и несерьёзное отношение к работе не терпел. Если видел грязные кисти и палитру интересовался: «Ты умывалась сегодня? И причёсывалась?» И долго, внимательно смотрел на «жертву». Та стеснительно улыбалась и говорила что-то, вроде: «Да…» На что получала язвительный укор мэтра: «Так вот лучше б ты это всё забыла сделать, а кисти вымыла!» Попадаться под отповедь ещё раз опасались.
Запомнились постановки. На занятиях мы писали множество этюдов – собственно в этом и состояла суть дисциплин специализации, которые вёл в моей группе Андрей Ильич. Он приглашал довольно часто новых натурщиков, чтобы не возникало ощущение бесконечно растянутого во времени одного этюда, когда одна и та же модель только меняет шляпы, бреется или отпускает бороду и т.п., но суть остаётся прежней. Изучение человека интересно в разнообразии характеров. К сожалению, почасовая оплата труда «демонстраторов пластических поз» - именно так называются натурщики - в провинциальном вузе мизерна. Тем не менее, Курнаков, отлично понимая психологические моменты при работе над живописным изображением, где эмоция играет не последнюю роль, старался находить для нас интересные типажи. Особенно выдающимися были две натурщицы: Галя и Тамара. Обе прекрасно чувствовали возможности своего тела. Мэтр говорил: «Галя (или Тамара), изобрази, что-нибудь… эдакое». И на специально приготовленных драпировках, создающих тот или иной образ, натурщицы усаживались или возлегали так, что мастера Возрождения позавидовали бы. А Галина вообще была редким персонажем. Впервые она пришла к нам позировать для рисунка головы и удивительно открыто и смело подставила лицо прямо под яркий свет софита. Было странно и неожиданно, а она распахнутыми серыми глазами смотрела на лампочку и не моргала. Оказалось, что она – слепая, но не с рождения, а из-за перенесённого стресса. Так она надеялась вернуть себе зрение... Пластика её тела была удивительная - как бы она ни села или встала, всегда было ощущение «текучести», особой гармонии и сбалансированности в движениях. Множество этюдов той поры я храню до сих пор.
Надо заметить, что постановки всегда очень основательно продумывались Андреем Ильичом: всё согласовано по цветовым пятнам, и, особенно, по тону. Перед «тоном» Курнаков преклонялся, считал его основой крепкого мастерства. «Провалы» и «срывы» по цвету мог «простить», по тону – никогда. Очень серьёзно вычитывал за нарушение тоновых отношений в этюде. При этом, был скуп на слова и объяснял немного. Иногда делались замечания, в основном касающиеся, передачи «правды» от натуры: «Не придумывай! В натуре уже есть всё, сумей передать это правдиво». Он всегда отвечал тем, кто, в прочем справедливо, критиковал минимальное количество лекций на худграфе, что в течение одного практического занятия читает сотню маленьких лекций, адресованных к конкретному студенту, объясняя пути решения индивидуальной проблемы. Зайдя в аудиторию, где мы все уже трудились в поте лица, становился рядом, долго и внимательно смотрел на работу, думал. Потом, если студент разрешал ему вмешаться, безжалостно счищал все «муки и радости» мастихином на палитру и переписывал, по существу, сначала. Процесс обучения для него, главным образом, сводился к наглядной демонстрации «что» и «как» надо делать. Это были мастер-классы, рассчитанные на понимание как технологии, так и решения «большой формы». Смельчакам, которые потом «вносили улучшения» в этюд, он больше не поправлял. Но, собственно, таких были единицы – слишком велик был его авторитет. Проработав четверть века преподавателем, я понимаю его возмущение. Но молодость безрассудна и самонадеянна…
Курсовые занятия пролетели довольно быстро. Близилось время последнего пленэра. В конце четвёртого курса, перед практикой и уходом на каникулы, следовало определиться с темой будущей дипломной работы. Мне хотелось заняться портретом. Психология человека всегда интересовала меня. Да и пристрастия тех лет – Валентин Александрович Серов, Константин Алексеевич Коровин, Диего Веласкес, Ре́мбрандт Ха́рменс ван Рейн – портретное творчество этих величайших художников производило на меня очень сильное впечатление. Хотелось сделать серию портретов современников, уважаемых мной. Но у Андрея Ильича были другие мысли на мой счёт. Он часто называл меня «композитором» и видел мой диплом продолжением серии тематических картин, уже ранее выполненных под его руководством, отражающих страницы жизни кого-либо из орловских писателей. Год выпуска нашего курса совпал с празднованием 125-летия со дня рождения Леонида Николаевича Андреева – самого красивого из писателей-земляков, замечательного художника и выдающегося фотографа. И вот этим-то персонажем и посоветовал мне заинтересоваться будущий руководитель. А именно моментом восхождения Андреева на литературный Олимп с лёгкой руки Максима Горького.
Не могу сказать, что творчество Леонида Николаевича находило живой отклик в моей тогдашней жизни. Интересен он, безусловно, был демонизмом и страстями мятущейся души. Но, чтобы быть глубоко погружённой в его творчество, такого не наблюдалось. Тем не менее, перечить Андрею Ильичу я не стала, а тот факт, что из 70-ти выпускников 1996 года в качестве дипломницы он выбрал меня – было честью и накладывало серьёзные обязательства. Работа закипела. Каждую неделю в условленный час, начиная с октября месяца, я отчитывалась перед руководителем, приносила свои этюды, наброски, зарисовки, раскрывающие, на мой взгляд, решение темы. Я погрузилась в андреевкие тексты, стала изучать его биографию. Передо мной представал молодой, амбициозный человек, рано покоривший столицу. Им восхищались, обожали, влюблялись, мечтали увидеть, послушать его выступления. В великом произведении Алексея Максимовича Горького «Жизнь Клима Самгина» об этом тоже есть несколько строк. Написаны уже в том момент, когда у Горького шёл процесс переоценки многого, в том числе и его взаимоотношений с Андреевым. Не секрет, что Горький, любя друга всей душой и желая ему добра, советовал закрыть его на ключ в комнате на несколько суток, привязать к стулу-столу и заставить писал. Ибо написание текстов – это знает каждый пишущий – дело, требующее сосредоточения и дисциплины, а Андреев растрачивал свою музу, по большей части, в публичных искромётных выступлениях.
Дружба Андреева и Горького должны были стать основой для сюжета будущего эскиза. А для развития темы были необходимы дополнительные материалы. Необходимо было изучить костюмы той поры и особенности ношения этих одежд героями. Я пересмотрела массу фотографий, на которых так или иначе фигурировали мои персонажи, изучила огромный иконографический материал. И, безусловно, нужна была реальная площадка, где они встречались и делились своими творческими планами. Андрей Ильич отправил меня в Москву, рисовать с натуры интерьеры дома Горького. Но вот вопрос – какого дома? Ведь интерьеров съёмных квартир и комнат, в которых могли встречаться молодые литераторы, к настоящему моменту не сохранились. Руководитель настаивал на последнем пристанище Алексея Максимовича - шехтелевском особняке – музее Максима Горького в Москве. И я поехала туда на зимних каникулах.
Смотрители любезно разрешили мне делать зарисовки с интерьеров, когда я объяснила цель своего визита. Музей был пуст. Прекрасные модерновые комнаты, великолепные уникальные рамы окон, а за ними - зимние деревья, все в крупном инее, а сквозь ветви мягко светит солнце. В этом особняке, когда-то построенном специально для знаменитого русского предпринимателя и мецената Степана Павловича Рябушинского, прошли последние годы жизни Горького. Я зарисовывала интерьер гостиной с великолепным окном в стиле «Модерн», напольные часы, предметы быта той изысканной поры и уже представляла себе героев в этой среде. Хотя, надо заметить, что изначально мне хотелось показать Андреева с Горьким совсем не в таких великолепных апартаментах. Историческая правда временного промежутка их интенсивного общения свидетельствует о том, что оно проходило в более скромных интерьерах. Но, с руководителем не поспоришь.
В тот же день я отправилась и в музей Федора Ивановича Шаляпина - третьего героя эскиза. На полосатых шпалерах – великолепный портрет хозяина дома кисти Константина Алексеевича Коровина. В старинных рамах фото прекрасной Иолы Торнаги – первой жены Шаляпина. Совсем юной - в год, когда они познакомились и позже, когда она - достойная супруга, мать семейства, окружённая пятью детьми… Сколько же пришлось на её долю страданий из-за этой большой русской любви! Он уехал заграницу с новой женой, она осталась в уже советской России. В память врезалось узенькое пространство под лестницей. Там, она с дочерью, сознательно решившей остаться с матерью в России, жили после «уплотнения». Хозяйки дома …
И, конечно, ради окончательного погружения в среду, я побывала в Третьяковской галерее. Большим везением считаю то обстоятельство, что именно в ту зиму моего пятого курса её наконец открыли для посетителей спустя долгих 9 лет капитальной реконструкции. Я быстро сориентировалась в залах, как будто бывала там неоднократно. В памяти всплывали конспекты лекций, биографии художников, изложенные в великой «Истории русского искусства» - труде Игоря Эммануиловича Грабаря и группы его коллег. Блуждая между картин, я ощущала гордость и необычайный прилив сил – сколько всего необходимо ещё понять, как многому надо научиться!
Созвездие имён, составивших славу России, представлено в Третьяковской галерее. Их всех не перечесть: Владимир Лукич Боровиковский, Иван Иванович Шишкин, Василий Григорьевич Перов, Алексей Кондратьевич Саврасов, Александр Андреевич Иванов. Залы, залы, залы… Наконец! Серовский зал. К этому моменту мной уже была сделана копия с факсимильного рисунка портрета Андреева, работы Серова. Этот лист дал мне Андрей Ильич для осознания характера писателя. Что говорить, гений Серова-портретиста способен передать глубину психологического строя человека, особенно, если тот был ему симпатичен. На последней, юбилейной выставке работ Мастера, приуроченной к 150-летию со дня рождения, это отчётливо бросалось в глаза. Весь верхний этаж был посвящён портретам, и, несмотря на виртуозность кисти во всех изображениях, вы легко могли «прочесть» отношение Валентина Александровича к портретируемому.
Та первая «встреча» с Серовым в далёком 1995 году открыла для меня многое в премудростях масляной живописи. Будто пелена спала. Как оставлять незаписанным холст, используя тон его фактуры, вплетая в ткань изображения, где стоит делать акценты и применять корпусное письмо, а где можно ограничиться жидким подмалёвком. И это всё в одном изображении!
Окрылённая новым знанием, я, вернувшись в Орёл, принялась за написание этюдов иначе, но, уже по-другому. Кроме того, я делала бесконечное количество композиционных поисковых эскизов для будущей картины на материале натурных зарисовок и этюдов из шехтелевского особняка. Также еженедельно приносила свою работу на консультацию руководителю. Он предложил мне вырезать героев из бумаги и двигать их по полю предварительно нарисованной площадки, чтобы найти наиболее композиционно оправданное положение их в пространстве. Выполнялись поиски колорита эскиза, пробовались разные состояния времен года за окном – от этого зависело, каким будет свет на будущем холсте. Материала собралось много, но Андрей Ильич настойчиво требовал ещё новых решений темы.
Последний семестр пролетел незаметно. Вот уже миновали государственные экзамены по истории искусства и педагогике с методиками обучения черчению и изобразительному искусству. Факультет иностранных языков, в те времена, отдавал студентам худграфа свои аудитории под дипломные проекты. Это были замечательные помещения: под самым небом, на четвёртом этаже главного корпуса, с большими окнами. К их минусам относилась очень малая площадь – шесть стандартных столов – вот предел вместимости оборудования. Но, собственно, эти комнатушки предназначались именно для аудирования – работы в малой группе. Такое помещение идеально подходило для небольших графических или живописных работ – до формата А2. Но мой диплом был задуман в размер 1.20 на 1.30! Для того, чтобы увидеть работу полностью, я, минуя коридор, открывала аудиторию напротив и, только раскрыв все двери, могла оценить результаты своего труда. В настоящее время орловский худграф располагает корпусом, где у каждого (!) дипломника есть своя мастерская в разы бо́льшая по размеру. Но мы были рады и этому – своя персональная мастерская! Целый месяц можно было с утра до ночи писать этюды, работать над подготовительным картоном, творить, не отвлекаясь ни на что другое.
Приходила я в мастерскую ни свет, ни заря. Уходила затемно. В мастерскую заглядывали друзья, до глубокой ночи работали, делились страхами и надеждами, чувствовали, что заканчивается лучшее время – студенчество. Андрей Ильич заходил ежедневно, учил натягивать ткань на метровый лист двп, проверял «домашнее» задание, давал новое. Восхитила меня его способность ногтями (!) больших пальцев резать ватмановские листы. К краскам он допустил меня лишь за неделю до защиты. Зато как быстро и энергично я перенесла замысел на картинную плоскость! В последнюю ночь перед защитой я по памяти написала портреты Андреева и Горького на небольшой квадратной картонке, кстати сказать, подаренной мне Курнаковым. До сих пор считаю, что это был лучший этюд из подготовительного материала. Именно им и картоном я гордилась больше, чем самим эскизом. Этот этюд отдан в дар Дому-музею Л.Н.Андреева.
Спустя четверть века после защиты, передо мной - пояснительная записка к дипломной работе «Леонид Андреев и Фёдор Шаляпин в гостях у Максима Горького». В записку вложена чёрно-белая фотография окончательного эскиза, рецензия, данная на работу Татьяной Ивановной Мазуркевич – замечательным искусствоведом и удивительно тонким человеком, в настоящее время старшим научным сотрудником Музея изобразительных искусств и характеристика Ольги Валентиновна Вологиной – в те времена заведующей Домом-музеем Андреева, человеком, влюблённым в творчество Андреева, посвятившей ему всю свою жизнь. Сейчас, оглядываясь назад, уже с позиций художника-педагога, я понимаю, насколько мне повезло в жизни. Та защита с похвалой ГАК и красный диплом стали основанием для рекомендации меня в очную целевую аспирантуру, открыла дорогу в искусство и науку. Я благодарна судьбе за то, что на моём пути встречались люди, увлечённые своим делом, настоящие профессионалы. Андрей Ильич Курнаков занимает в их ряду достойное место.
Заведующая кафедрой рисунка ОГУ имени И.С.Тургенева,
кандидат педагогических наук, доцент,
член Ассоциации искусствоведов
Юлия Михайловна Тютюнова